- Голосуй гривней, please! Приватбанк 4149 4390 0361 6756
- Вот мне нравится, что меня порой величают ребе... Да я был школьным учителем, но не законоучителем... Вот этические приоритеты - да, выстроил, но до ребе не дорос...
Это вам не бадко Веле, это вам не дядя Веле, это духовное высокое и даже казенных раввином еврейский этонос в царской России называл цинично - господин ребе, а не просто уважительно ребе... Так что мои еврейские струнки тронуты ну чуть не корректно...
Приперченно в еврейских междометьях
со мной общалась от рожденья мать.
Я отдал бы сегодня всё на свете,
чтоб снова этот голос услыхать.
Халемес - говорит мне время вязко.
По-матерински: шейнерпут... - журит.
И хоть уже не верится мне в сказки,
Но - гобрахт мунес! - мама говорит...
- Халемес - народное, идиш - пустое...
- Шейнерпут - плутишка
- А бене мунес - гобрахт мунес -- Лучшие руки - руки Всевышнего
Рябята, давайте уважать меру этнического в каждом... Это наш материнский щит...
Вылетела улочка из сердечка,
выбежала улочка из местечка,
пробежала музыкой по земле,
пробивалась по небу в звёздной мгле.
По тропинке узенькой в мирозданье
вырывалась улочка на заданье,
простелила улочка тропку мне –
алеф, бейз, вейс, гимель – звёзд каре…
– Меня обвинили там в колдовстве… Обрезали ворот рубахи, одели шутовской колпак, засунули в балахон и провезли по кривеньким улочкам академической стороны… Сжечь не сожгли… Но крепко прозвали…
–
И как же?
–
Горе-алхимиком… Я что-то напутал там с зеленым и красным львами, не соблюдал известной пропорции и возбудил к жизни Голема… Сразу они его не заметили и к виселице подвели в беспрепятственности, а у виселицы он вдруг и восстал… Голем тот виселицу и порушил, да потом еще за мною три года бродил… Из Парижа меня за то и выслали…В Булонский лес… Тогда ещё дремучий…Там и дожил свой век.
.
Анфилады ломятся под напором вех:
вешки дней без совести гробит человек.
Гроздями окатышей утреннего сна
мчится миром солнечным радости родня.
Продувные улочки выскользнули в ночь –
мира закоулочки смогут им помочь…
Переулки дивные выстроятся в ряд там,
где нынче солнышко вышло на парад.
* * *
Мост по радуге не льется –
он бездушно перекрыт,
шлакобетонным слайд-оконцем
смотрит в вечность древний скит.
Наметала амбразуры старых улочек пурга –
из житейской серой хмури простилается тайга
недошедшего до Веры, перешедшего в себя:
эсесеры, пионеры, рэкетиры, трын-трава...
Отбурли опохмелы, отбугристились хмелИ –
кто в лик эры, кто в старпЭры, кто куда, а мы – в цари!
Наше царство отзовется в сердце солнечно – Подол!
Здесь божницы и оконца светят памятью времен...
На Подоле улочки – мира закоулочки!
* * *
И шут стреляет не горохом, когда ему на свете плохо…
Поэт, ничтожно не молчи! Когда народ ворчит – кричи!
Подол, Андреевское братство, уроды в инвалидных масках…
Неряшливо рассеяны духовные холсты…
я – уличный поверенный окрестной шантрапы!
Отъявленно, объявлено, пробито по компьютеру,
и вновь, как прежде, явлено земными шалопутами…
…аптечные дозиметры, церковные неуют,
душевные периметры – тюремный абсолют.
* * *
Подол не нагнётся за гривной щемящей осенней порой, –
скорее, за мамонта бивнем, который лежит под землёй…
В октябрьскую блажь без оркестра фиеста, увы, ни к чему –
чай "чёрный дракон" без инцеста с иными чаями в миру.
Пьём чай, пересуды крепчают, мол, взяли лишь чайник и прочь…
"Не взяли нічого до чаю…", а стынет за окнами ночь.
А в полночь простыть на Подоле, извольте за пару минут,
вбежавший пиит карамболит: "Шесть гривен за чайник – капут!"
Заварник уже остывает, со счетом девица спешит,
Подол за окном затихает, глаголы дробя от души…
С иными мирами на прощу не сильно торопиться он,
уснувший у ног Пирогощи, бесцельный бродяга – Подол!
И сны Богородицы гордо плывут над Подолом в века,
чай "черный дракон" – в пар из горла – сквозь вечность погнал облака.
* * *
В бетон залив акации, спивается базар –
барыжья Федерация, торговли Тадж-Махал.
Пресервы – накось выкуси – стругаются в подол,
на дно асфальт-бетонное, туда же льют автол.
И бродят всюду бабушки: бутылочку б найти,
и цепко смотрят дедушки у бабок на пути.
Но "чарную" копеечку никто не подберет,
ну, разве Веле-жадина, так он же, блин, урод!
Рад выпить с каждым запросто, но слопал бы втройне!
В бетон залить бы Штылвелда однажды при луне.
* * *
Василию Дорожинскому, художнику Андреевского спуска
Зашифрованные портреты, линий строфика пером,
сибиряк с полудня пьяный дарит Бемби полотно.
За полрюмки на полушку "непрочитанный" с утра,
лихо он рисует кружки-гранчаки вдоль полотна.
Пиво с водкой, лишь бутылки, тара выпитого враз,
а свечной каганчик пылко довершил души экстаз.
Ваза бубликом, а в вазе хризантемы двух сортов:
их купили на Евбазе, а взрастил их сам Подол.
Да стишок на обормоте "Расскажи мне, друг стакан",
о недопитой зиготе, да о том, чего ты пьян,
для кого звенел собратом, в чьих руках алел и пел,
кем был пролит ароматом прямо на пол между дел.
Кто добавил слёз соленных, кто судьбы в тебя мокнул,
с кем ты прожил прокаженным, чью помаду умыкнул,
почему щербат на днище, почему покинут тем,
кто оставил пепелище-натюрморт и… захмелел?
* * *
Трехсот народов сервелат
Проход по "чайникам" Подола – вокруг кипит чужая жизнь,
но вкус таблетки валидола внушает сердцу: "Не боись!"
Опять прибудут печенеги варягам сказки ворковать,
но без особой, впрочем, неги начнут их души отнимать…
Здесь вязь славянского колора всем -ять да -в мать вбивает в толк,
и грустный идыш очень скоро сбежит в прибрежных снов песок…
И в Торе строчки не найдётся, чтобы оплакать и простить.
Одно, как видно, остаётся: забыть и больше не грустить…
И разночинные румыны не станут здесь о том кричать,
что сопредельные грузины их не желают величать!
Лотков мздоимные поклоны давно ославили Подол –
урвали урки и пижоны, и фининспекторский ОМОН.
"Татарам дарам дам!" – не будет кричать отчаянно кинто,
вина он выпьет и забудет, что и узбек – не конь в пальто.
И продаёт он не уздечки – "туркменский дынь", калманный дым…
Качки бригадные колечком оцепят рынок – брать калым.
И дядька Кац хмельно обвяжет Маруське хусткой кренделя,
и будет ночь темна как сажа, и будет пьянка до утра…
И так до вечности продлится: Подол – столичный Вавилон,
хоть этночистый Киев тщится воскреснуть нацией из сёл.
От "кыш манды" до "габарджоба" – "шалом", "привет" и "гутен таг!",
но украинцев бьёт ознобом – всё им не этак, и не так.
Румын умчится в заграницы, кинто – на Терек, я – в Эйлат,
а над Подолом будет крыться отпетый наш прощальный мат.
Ну, не "прощание славянки", не получилось, выбачай,
пока в музеях спят тачанки, а турки пьют цейлонский чай…
Пребудут негры и афганцы, смешенье рас взорвёт Подол
и вспыхнут вновь протуберанцы неукраинских говоров!
Изъять Подол нельзя, ребятки, он перемял немало тех,
кто плёл про новые порядки, а что имеем? Смех и грех…
И в землю врыли Киев-стольный, и плиты втиснули в асфальт,
а он как был, так есть – фривольный трехсот народов сервелат!
* * *
Небесные кляйзмеры, землю покинув, сели на возик карсиловский плоский,
и, от земли оторвавшись, поплыли по небу в вечность дорожкой обозной...
По облакам их носило далече, над разнотравьем, покосами в поле,
им бы в местечке своем оказаться, только их штетел не сыщется более...
Боль отошла над остывшим местечком, сказка упала на плечи словами -
бабулэ майсес светло и извечно мягко хранит за свечными замками...
Свечи в сундук она прятала прежде, чтоб хоронить, отпевать у миноры,
страшная память ушла в бесконечность, нет того времени, нет того горя...
Плачут цимбалы, пиликает скрипка, а контрабас, что козою рядится,
под барабан блеет мягко и прытко... хочется заново лечь... и родиться...
Кляйзмеры в небо плывут с чумаками, небо одно и одна Украина,
Ребе у возного просит: - Козаче, дай поклонится родной домовине...
Музыка стихла, оглохли цымбалы, и козаки прослезились пейсато...
Время забыть, то что тузились лбами, правнуки, даст Б-г, не будут врагами...
Вновь заиграли на возе семь сорок, тут уж рванулись плясать украинцы,
черт им не дьявол, и тать им не ворог, правнукам с неба прислали гостинцы...
Солнца краюху - от уха до уха, дождь по росинке, роса под ногами,
бродят мечты по земным закоулкам. Кляйзмеры в небе играют над нами....
* * *
Что за жизнь пошла - ни шубы, ни ливреи,
ни полушки нет у бедного еврея...
не отыщется и пива хоть полкружки,
всюду жизни переместной крпорушка...
А Мойсей велел век не сидеть на месте,
подыматься за морА - там мёд и вести,
там гешефт и мира нового начала,
и надежда для еврейского кагала...
И при этом всякий заново известен,
потому что снова признан и уместен -
шьёт манто для дам, а для господ - так фраки,
а к тому же в синагогу лапцедраки,
а к тому же продает места молитвы,
и иные шахер махер - спод и бриты...
Ведь без споднего белья вы не уместны,
а без выбретости мест не интересны.
от имтимных мест до пейс без бритвы туго,
люди брейтесь и возлюбите друг друга,
за мацою даже очередь приятно,
за судьбою этот стих читай обратно...
Источник:
https://www.chitalnya.ru/work/288570/
